О том, что такое венчур на Западе и в России, мы беседуем с председателем совета директоров управляющей компании «Сбережения и инвестиции » Олегом Гринько. 

- Венчурные фонды сейчас создаются очень активно. Предполагается, что они станут своего рода локомотивами разработки и внедрения инноваций. Как вы считаете, это возможно?

- Для начала предлагаю определиться: что мы подразумеваем под понятием «венчур»? В США и Европе это понятие описывает процессы деятельности при покупке и продаже рисков: покупаешь подешевле много маленьких рисковых компаний, из них «угадываешь» те, которые оказываются успешными и растут в цене, и продаешь их дорого.

В России, как это часто бывает при заимствовании понятий, смысл слова «венчур» перетрактовали. В повседневной практике распространено мнение, что венчурный бизнес ведут особенные люди, которые развивают инновационные проекты, рынок инвестиций и страну в целом, и что осо- бенно интересно, именно так начинают о себе думать и российские венчурные инвесторы и предприниматели. В таком подходе есть безусловная польза, но есть и глобальный недостаток - в среде начинающих предпринимателей ширится заблуждение, что они, получив венчурное финансирование и отнеся себя к «особенным продвинутым людям», не задумываясь потратят венчурные деньги, при этом не будут готовы принять последствия неудачных решений.

Мы - команда основателей УК «Сберинвест» обратили внимание на венчурный бизнес в 2006 году. В то время в России начиналось широкое применение на практике конструкции Закрытого паевого инвестиционного фонда - ЗПИФ, заимствованного из англосаксонского права и адаптированного под особенности российского законодательства. В рамках этой схемы управляющие фонда должны оперировать имуществом - денежными средствами, находящимися в фонде и приобретенными за счет его средств долями предприятий - акции АО и доли ООО. Такой подход оказался малопригоден в условиях российской региональной действительности, а мы работаем в восьми регионах России, особенно с учетом отсутствия практики системных институциональных инвестиций в малые и средние технологические компании - за исключением IT-сферы.

- То есть в России была допущена ошибка?

- Вовсе нет, ошибок здесь никаких нет - высокопрофессиональные российские специалисты сделали очень важное дело: создали законодательную базу для паевых фондов. Но еще раз повторю, что на Западе венчур - это высокорисковая сделка, спекулятивная по своей природе и мотивации. В понимании западного рынка венчурный инвестор - это человек, который покупает «мешок руды», причем желательно, чтобы эта руда была из кимберлитовой трубки, содержащей алмазы. Руда «приобретается» по низкой цене, соответствующей стоимости этого природного сырья, затем производится обработка материала с целью получения искомых драгоценных компонентов, и если в купленном мешке руды оказались «алмазы», они продаются с дисконтом, который возникает в силу недоопределенных критериев качества и стоимости ожидаемого в дальнейшем продукта и, как следствие, компании.

В венчурном бизнесе природный - изобретательский и научно-технический - человеческий потенциал концентрируется при помощи бизнес-инкубаторов и стартап-акселераторов. Есть в венчурном деле этап работ - воронка для сбора проектов и проектных команд. Венчурный бизнес складывает собственные механизмы по концентрации и просеиванию способных, умеющих и состоятельных. Именно в этом моменте и возникает развилка - спекуляция или развитие. Выбрав единицы из тысяч проектов, инвестор зарабатывает на них деньги, существуя в строгой системе «Деньги-Товар-Деньги». Он нацелен исключительно на рост денежной массы. И он прав в своем стремлении - так предусмотрено правилами игры в бизнес.

- А как выглядит венчурный рынок в России?

- Мы оказываемся в ситуации, когда, с одной стороны, у нас есть задачи и желание зарабатывать на развитии региональных инновационных проектов, модернизировать существующие программы через венчур. А с другой - венчур это всего лишь спекуляция, которая на Западе существует в условиях развитой инфраструктуры купли-продажи с мощным отстроенным интерфейсом на каждом этапе, с научной и университетской средой и пр.

Представьте себе, что вы управляете ЗПИФом, и деньги фонда сформированы совместно - 50 на 50 с государством. Вы должны войти в какие-то производственно-технологические проекты в регионе, создать с нуля или модернизировать небольшой завод или фабрику. Вы сталкиваетесь со спецификой работы на территориях и менталитетом глав регионов, которые считают, что фонд, который пришел в их край, принадлежит им, следовательно, они могут им распоряжаться. Де-факто вы попадаете в ситуацию, когда на местах отсутствуют в достаточном количестве компетентные люди, нет практики совместного управления малыми и средними компаниями, сами проекты являются с точки зрения властей мелкими, законодательно прописанных процедур управления региональными процессами по развитию малого бизнеса нет из-за недостатка опыта.

Кроме того, на 90% вас окружает «некомфортная» среда. Вы занимаетесь решением проектных задач, которые раньше исполнялись в рамках НПО - научно-промышленных объединений, их результатом являлся успешный НИОКР, реализуемый далее в условиях плановой отраслевой экономики. А нам все время напоминают, что в профинансированный проект вложены средства госбюджета, а значит, он должен пройти все стадии промышленного внедрения и окупиться за три-пять лет. В итоге возникает уникальная по сложности ситуация: рисковать вы не можете, вынуждены управлять проектами в текущем режиме и при этом документально должны управлять только фондом.

- Получается, что воздействовать на региональные процессы при помощи венчура очень трудно?

- Это практически невозможно. На сегодня венчур развивается по следующей логике: все, что можно, вместе с «мозгами» взять здесь, переописать, упаковать и отсюда перенести на Запад. Это - бизнес-стратегия. В России сегодня зачастую нет спроса даже на успешные технологические проекты - российские промышленные предприятия практически не участвуют в конкуренции в высокотехнологичных сферах на рынке, это удел иностранных компаний, которые заинтересованы, как правило, в покупке «знаний».

УК «Сберинвест» является компанией, управляющей активами ЗПИФов венчурных инвестиций и недвижимости с 2004 года. Сейчас у нас под управлением в восьми регионах страны находятся 30 проектов, большинство из которых - создание малых и средних промышленных предприятий на базе новых технологий.

Представьте себе, что мы берем металлургическую технологию и начинаем ее развивать с целью выведения на рынок, тратя на это миллион два, три долларов. Получаем рабочую технологию, новый проект создания мини-металлургического предприятия - и необходимость переоборудования производства. Но принять у нас этот проект для дальнейшего инвестирования некому, мы вынуждены самостоятельно вести дальнейшее развитие и финансирование.

Поскольку наши ЗПИФы - с госучастием, нам задают вопрос: а где денежный поток? И когда мы объясняем, что технология, которую мы отработали, стоит не три, а 10 млн, нам рекомендуют ее продать. Но кто в России ее купит? Где рынок сбыта? Где малые и средние промышленные предприятия, которым надо повышать эффективность производства? Их почти нет. А крупным предприятиям, да еще и государственным, такими вещами заниматься не с руки. И за границу эту технологию не очень-то продашь, потому что она создана для решения российских проблем. За рубежом эти проблемы уже решены по-своему.

- Зачем же тогда вы этим занимаетесь, если это никому не нужно и нет спроса?

- Правильный вопрос. Но все мы понимаем, что это в некотором смысле - небезнадежное дело. У нас в стране большая проблема с кадрами, с компетентными и профессиональными людьми. В основном талантливые и молодые, получившие за счет образования и опыта возможность выбора, - уезжают за границу. А мы хотим дать им шанс применить свои знания в России. Если сегодня этим не заниматься, то последствия будут необратимы. Конкретный пример. Мы пытались на проект найти директора завода в возрасте до 50 лет, который имел бы инженерную специальность и прошел бы все ступени от мастера до главного инженера, директора или заместителя. В разных регионах мы искали такого человека и не нашли. Но если уедут сегодняшние инженеры, кто будет делать дело завтра?

Мы наблюдаем массовую потерю «предметных» компетенций, причем не только в России, но и по всему миру. На сегодня в сфере управления проектами есть большой крен - до 80% управленцев - юристы, экономисты и менеджеры, а до 1992 года это были «предметники» - инженеры, конструкторы. Это в принципе разные способы мышления.

- Но как же здесь обходиться без «предметников», если в венчуре в любом случае нужна технология, а значит, научные разработки?

- Здесь мы возвращаемся к вопросу о том, почему венчур на Западе и в России не может быть одинаковым. Даже учитывая, что венчур - это спекулятивная рисковая сделка, на Западе такого рода операции существуют внутри научной инфраструктуры, которая создавалась последние 50 лет.

Как в СССР была отстроена система научных исследований и доведения технологии до реализации? Действовали научно-промышленные объединения, профильные отраслевые институты, академические фундаментальные научные учреждения, замкнутые на отраслевые НИИ, вузы, техникумы, ПТУ, спецшколы, и был еще ВПК, который забирал отовсюду самые лучшие кадры. Венчур как новый проект по новой технологии находился в «длинном модуле», который включал в себя фундаментальную, отраслевую, прикладную науку и многое другое. Современные западные механизмы очень напоминают эту систему, которую мы создавали 70 лет и разрушили. Да, в ней было много недостатков, она была недостаточно восприимчива к изменениям, но она работала. А сейчас что-то продано, что-то относится к другому ведомству, что-то отдано на хозрасчет, академики вынуждены «заниматься арендой и продавать пирожки». Многие уехали, в Европе, Израиле и Америке работают миллионы советских и российских инженеров и ученых. Модуль развалился, и теперь еще к этим развалинам пытаются пристроить инструмент финансового рынка - венчур и получить какой-то результат. Но на Западе он работает на продуцирование новых проектов за счет хорошей научной базы и системных межотраслевых, междисциплинарных и транспрофессиональных связей.

- Вы занимаетесь проектами, которые не приносят большой прибыли. Тогда в чем смысл?

- Смысл, как я уже говорил, в людях. Разработка и запуск новых промышленных технологий позволяют создавать спрос на ключевые и критические компетенции, слабо востребованные в сегодняшней промышленности, при этом в малых бизнес-компаниях появляется возможность вырастить самую дефицитную профессию - предпринимателя. Мы используем механизм венчура, чтобы развивать людей, давать им право на ошибку, чтобы они начали реальную деятельность, связанную с инженерно-конструкторской практикой.

Сейчас мы наблюдаем ситуацию, когда в России сформировался слой людей в возрасте 30-40 лет, которые умеют что-то делать и имеют свой небольшой бизнес, приносящий им около $50 тыс. в год чистого дохода. Они и есть те люди, которые должны принимать участие в новых венчурных проектах, но они туда не идут. Во­первых, не до конца понимают, что это такое. Во­вторых, каждая венчурная компания, которая проинвестирована, вынуждена работать только в «белом» налоговом режиме. А так никто не работает - все применяют различные оптимизационные схемы на каждом этапе. Поэтому сегодня каждый наш проект - это маленький подвиг тех людей, которые, будучи профессиональными, опытными, успешными, стараются что-то поменять на своей земле.

- Выходит, венчур в России - это что-то иное, нежели рисковая операция с целью заработать?

- Деньги никто не отменял, и, конечно же, у нас есть реальные целевые ориентиры, финансовые показатели и проинвестированные компании, способные принести высокие доходы. Но для меня самым важным капиталом венчура являются люди, преодолевшие «порог апатии», которые решились что-то изменить делами. Пока мы - единственная насколько я знаю компания, которая занимается венчуром в этом разрезе. Промышленное внедрение технологий в малый и средний бизнес не может приносить в России систематически высокие доходы до тех пор, пока не пройдет время, требуемое для создания новых сетевых - сетецентрических связей и отношений, пока не будет сформирована новая кооперационная модель промышленно-технологического развития, опирающаяся на фундамент из профессионалов и профессиональных сообществ. Необходимо размышлять поколенческими циклами. Наставник и ученик должны проработать в длинном временном цикле, сформировать пространство доверия, получить позитивный социальный и профессиональный опыт, только тогда он, возможно, закрепится как образ жизни и может быть воспроизведен в следующем поколении.

Инновации, модернизация, венчур, кластеры - все это попытка начать действовать в условиях глобальной конкуренции. В условиях, когда степень сценарной неопределенности глобального развития и цена ошибки возрастают ежедневно, основной ценностью становится «человек, способный быть человеком». Как удержать ценности технологического развития и сформировать среду для развития человека на территории России? В ответах на эти вопросы я вижу практическую цель российского венчура и высокорискового предпринимательства.